Наш обет
Мы дали обет и верны мы обету.
Нас тьма окружает и беды нас бьют,
Но дорог нам свет и пробьемся мы к свету.
Пусть душные тучи дышать не дают!
Огнем и мечом, и потоками крови
Судьба нас пугала, глядела черно, -
Ни славы у нас, ни покоя ни кровли,
Но чистое светится наше чело.
Изодрано в клочья священное знамя,
Родная страна, как чужая страна,
Сурово глядит, как идем мы, не зная,
Какая нам завтра беда суждена.
Пусть рок не допустит увидеть победу
И в сумраке грозном ни проблеска нет -
Мы дали обет и верны мы обету,
Взыскуя лишь света и веруя в свет.
Перевод Б. Ахмадулиной
Пахарь
Плуг, забирай! Ну, ну, волы!
Дотянем понемногу
К полудню вон до той скалы, —
Господь нам будь в подмогу!
Дай силы, боже, их плечам!..
Свернем-ка глыбу, ну же!
Хлестни их, мальчик!..Черным дням
Конца нет. Жить все туже.
Не выйти из долгов по гроб:
Сосед пошел судиться;
Задаром пел молебен поп, —
Проклясть теперь грозится.
Да недоимки не малы;
Намедни тож раскладку
Затеяли... Ну, ну, волы!
Дерите землю-матку!..
Долги плати, семью корми,
Повинность справь... А хата
(Эй, парень!) — голыми детьми
Да голодом богата.
Плуг, забирай! Ну, ну, волы!
Дотянем понемногу
К полудню вон до той скалы, —
Господь нам будь в подмогу!
Перевод В. Иванов
Старинное благословение
Там, под орешником, развесившим листву,
На корточках, по старшинству
В кругу почетном восседая,
Обычай соблюдая,
Смеялись, пили
И шутили,
Вели беседы длинные за чашей
Хозяева села — отцы и деды наши.
Мы — трое школьников — стояли тут же рядом,
Сняв шапки, с любопытным взглядом,
Сложивши руки на груди покорно,
Ребячески задорно
Мы пели песни, громко был их звук,
Отцов и дедов радовался круг.
Но вот мы кончили. Тогда,
Крутя усы, поднялся тамада,
За ним, поднявши чаши налитые,
Все остальные.
Сказали нам: «Благословен ваш час!
«Живите, дети, но счастливей нас...»
Прошли года. Не сосчитать потерь...
И песни наши горестней теперь.
И, настоящее слезами орошая,
Я понял, почему, благословляя,
Нам говорили старшие в тот час:
«Живите, дети, но счастливее нас...»
О вы, давно почившие! Мир вам!
Все ваши горести близки теперь и нам,
И ныне, скорби час иль радости встречая,
Детей своих в дорогу провожая,
Как вы, мы говорим: «Благословен ваш час!
Живите, дети, но счастливей нас...»
Перевод Б. Серебряков
Уж не вернуть
То чувство выжжено дотла,
Которым ты пренебрегла,
Оно со вздохом улетело,
Теперь то место опустело.
Уж не взывай, не плачь, мой друг,
От слез твоих проснутся вдруг
Печальные воспоминанья,
Но поздно воскрешать желанья.
Перевод Р. Ивнев
Концерт
Ручей с утеса волны вниз стремит,
Свергаясь мощно на главы камней,
И бьет песок, и яр ревет, кричит,
Кричит в смятенье с пеной уст ручей.
Как старец, внука резвой песне рад,
Угасшим голосом едва поет,
Так старый лес, лишь тишиной богат,
Чуть откликается на рокот вод.
Меж тем, своих исполнен мрачных грез,
Немой извечный слушатель, склонил
Послушный слух задумчивый утес
К веселой музыке природных сил.
Перевод Ю. Верховский
Призыв
Если есть ты, бог,
И не создал ты
Слезы, горький плач,
Вопли нищеты,
Если ядом зла,
Зависти и лжи
Ты не омрачил
Ясности души,
Колаь не создал ты
Этот мир для зла,
Чтобы тьмой невзгод
Наша жизнь была, —
Разве покарать
Злобных не пора,
Если ты пришел
К нам как бог добра?
Вездесущий бог,
Я молю, скорбя,
Если есть ты, где
Мне найти тебя?
Но, мольбе в ответ, —
Крик вражды людской;
Заглушил он вмиг
Зов горячий мой...
Прочь от этих мук,
Яростных страстей!
Но вдогонку мне
Лютый град камней.
С именем твоим
Нес тебе мечты,
Долго звал, и все ж
Не явился ты.
Столько бед зачем
Мне пришлось нести,
Если вправду ты
Бог невинности?
Что ж ты терпишь зло?
Или мало бед?
Иль в тебе, господь,
Силы прежней нет?
Иль не ты дал меч
Для злодейских рук,
Чтоб терпел народ
Столько страшных мук?
Иль не видишь, как
В век жестокий мой
Мучит брата брат,
Льется кровь рекой?
Так явись, рази,
Вырви зла цветы,
Если есть ты, бог,
Если мститель ты!
Перевод Н. Кацнельсон
Со звездами
Звезды, звезды! Вы
Очи синевы.
Ярок средь ночей
Светлый смех лучей.
Под улыбкой звезд
Я ребенком рос;
Я скакал, резвясь,
Как и вы, смеясь.
Так же в вышине
Светите вы мне
В час, когда теперь
Плачу от потерь.
Над моей простой
Гробовой плитой
Так же с синевы
Улыбнетесь вы.
Перевод В. Звягинцева
Моя любовь
Любуюсь бледных роз игрою,
Что на щеках твоих зажглась,
И меланхолией покоя
Двух черных и глубоких глаз.
Глубинам сердца лишь известно
О тайне той — любви моей,
И никогда в стихе и песне
Я миру не скажу о ней.
Но и хранить ее не властен,
В себе носить ее нет сил, —
Как не сказать об этом счастье,
Не рассказать, как я любил!
Перевод Р. Ивнев
Не проси меня
Не проси меня, не воспою
Я печаль безмерную свою, —
Отшатнулась бы твоя душа,
Боль познав безмерную мою,
Милый друг, ты не проси меня, —
Не спою тебе про это я!
Раз в горах пропел я те слова, —
И завяли розы и трава!
Голая пустыня там легла,
Вздохами иссушена, мертва...
И в горах, где серый пепел лег,
Никогда не расцветет цветок!
Ветерки и аромат земли,
Зори золотистые вдали
Мне нужны — ведь песню для тебя
Я сплету из них, а ты внемли...
Только не поется! В сердце — ночь.
Пламень скорби гонит радость прочь.
Перевод Н. Сидоренко
Тоска
Родная моя!
По тебе тоска.
Что дал бы я,
Чтоб была ты близка.
Пусть исчезла б ты
Опять с быстротой,
Как минутный сон
В тишине ночной, —
Только б лик твой хоть раз
Я увидеть мог,
Только б мог я сказать,
Как в тоске изнемог!
Перевод Б. Серебряков
Примирение
Кавказские тучи вдаль отошли,
На юге — снега, светлей серебра, —
То старый Масис, великан земли,
А против Масиса — Казбек-гора.
«Товарищ, привет!» — загремел Масис,
И голос был страшен, как молний след,
И горы Кавказа отозвались,
И глухо ответил Казбек: «Привет!»
«Мы старою славой с тобой близки
Друзья по страданьям мы, старина,
Хоть розно стояли мы, далеки,
Но буря над нами была одна.
Как ты изменился, друг, за века:
Уже не сияешь над мраком туч,
Закутался в темные облака,
Как будто не мил тебе солнца луч.
Дай руку, товарищ, жить вместе нам.
А ну, погляди-ка, вокруг хоть раз.
Мы братья, ровесники по векам,
И пламя одно пожирает нас,
Мой родич, немало меж нами уз,
Пусть горы свидетельствуют грозой,
Что мы заключили с тобой союз...»
Замолк величаво Масис седой.
И тучами вновь покрыт небосвод,
И молнии снова небо секут,
И горы встречают дружбу высот, —
Потоками слезы с вершин текут.
Перевод В. Звягинцев
У склепа Н. Бараташвили
Утешься, Грузия! В заветный этот миг
Что омрачило так твой мужественный лик?
То, что безмолвный прах увидела ты вновь
Певца, снискавшего в душе твоей любовь?
Иль тьма глубокая могилы дорогой
Смутила тяжко дух осиротелый твой?
Да, своего певца вновь похоронишь ты,
Но им зажженные все чувства и мечты
Гореть останутся,— для них кончины нет,
Покуда над землей сияет солнца свет.
И, верь мне, некогда в их пламени сгорит
Все бремя мук твоих и горестных обид.
Тебе же, родины-страдалицы певец,
Обретший вечную могилу наконец,
За все, что вынес ты мятежною душой,
Пусть небо ниспошлет заслуженный покой.
Перевод О. Румер
Перед картиной Айвазовского
Восстав, в океане неистовость вод
Тяжелыми всплесками бьет до высот,
Под яростный рев строит призраки гор,
И буря безбрежный, безгранный простор
Одевает, как в дым,
Дуновеньем своим.
«Ни с места!» — воскликнул, — палитра в руках, —
Старик-чародей, и взмутившийся прах
Покорен, заслышавши гения зов;
И в бурю безмолвно громады валов
Вот стоят, как во сне,
На его полотне.
Перевод В. Брюсов
Армянскому скитальцу
Счастливый путь, скиталец наш!
Блажен ты, о скиталец наш!
Идешь с любовью, грустно-рад,
Вдали сияет Арарат.
Благоуханьем ветерка —
Добрей, чем отчая рука, —
Гегамы шлют тебе привет
И Арагац, травой одет.
А там, как одинокий глаз,
Блеснет Севан, в горах таяс,
Резвясь, играя с тенью скал,
Шумя, вздымая синий вал.
Мерцает, блещет и горит,
Волной сверкает и гремит,
А то печален и угрюм,
Чернее тучи, полон дум.
И та гора, гигант-шатер,
Гора из гор и царь всех гор,
Седой приникнув головой
К небесной груди голубой,
Встает, торжественно скорбя.
Вдали — и в сердце у тебя.
Перевод С. Шервинский
Если время придет и ты
Если время придет и ты
Этот холм посетишь, мой друг,
Хорошенько всмотрись в цветы,
Распустившиеся вокруг.
Не ветрами и не дождем
Семена их занесены,
И не щедрой рукой весны
Разукрашен мой новый дом.
То — неспетые песни, друг,
Что я в сердце с собой унес,
Славословья любви, что вслух,
Умирая, не произнес.
Поцелуи мои, что я
Шлю из горнего мира той,
Для которой в мои края
Путь закрыт гробовой плитой.
Перевод Н. Адамян
Две черные тучи
С зеленого трона спокойной вершины,
Поднявшись тревожно в темнеющий свод,
Гонимые бурей, по краю стремнины
Две тучки печальные мчались вперед.
Но даже и буря, в порыве жестоком,
Одну от другой оторвать не могла,
Хоть злобой дышала и в небе широком
Их, с места на место бросая, гнала.
И вместе, все дальше, по темной лазури,
Прижавшись друг к другу, в безбрежную высь,
Гонимые злобным дыханием бури,
Две тучки, две грустные тучки неслись.
Перевод И. А. Тхоржевский
Улыбающиеся глаза
Никогда не верь ты улыбке глаз, —
Так цветы растут, всех милей, нежней,
Возле пропасти, на краю как раз,
Чтоб людей туда завлекать верней.
Вот так и поэт, опьяненный сном, —
Глаз улыбкою навсегда пленен, —
Он обманут был и страдал потом,
И копил в груди только боль и стон.
Никогда не верь ты улыбке глаз, —
Так цветы растут, всех милей, нежней,
Чтобы сердца прах утаить от нас,
Темной бездны дно оживить верней.
Вот так и поэт: он лишен утех,
У него в груди только боль и стон,
Но смеется он веселее всех,
Будто меж людьми всех счастливей он.
Перевод Л. Горнунг
Странники
Моя прошлая жизнь, с нею прошлый мой год. —
Два седых старика, ослабевших, недужных, —
К дальней вечности путь свой держали вперед,
В задушевном раздумьи, в беседах содружных.
«Я взрастил благовонный, сияющий сад, —
Первый вымолвил так, обращаясь к второму, —
Животворный струили цветы аромат, —
Все цветы расточил я по миру людскому».
И ответил второй: «Много чувств, много сил,
Много было во мне вдохновенья святого.
Как и ты, я все отдал и все расточил
В песнопеньи любви, в светлой щедрости слова»,
Первый снова сказал: «Но в долине людской
Я оставил и холод и сумрак, как прежде».
— «Я оттуда ушел,— так ответил другой, —
И тоскуя душой и не веря надежде».
Первый громко сказал: «Вновь настанет расцвет,
И покроется снова долина цветами!»
Но другой ничего не промолвил в ответ,
И к дороге своей он поникнул глазами.
Так вся прошлая жизнь, так и прошлый мой год —
Два седых старика, ослабевших, недужных, —
К близкой вечности путь свой держали вперед,
В задушевном раздумье, в беседах содружных.
Перевод С. Городецкий
Из псаломов печали
Прошла, о боже, дымом жизнь моя!
Иссохли кости — сжег их полдень жгучий,
Иссякло сердце. Пал, подкошен, я,
Свой путь забыл от скорби неминучей.
Мой хлеб — укор людей чужих;
Мой отдых — на путях изгнаний;
День полон злых вестей и криков злых;
Ночь до утра полна глухих рыданий.
Томился я, как филин средь руин,
Как воробей на крыше — одиноко.
О боже! Я бессилен, я один...
Ужели час спасения далеко?
Перевод Ю. Верховский
Ты почему меня забыл?
«Ты почему меня забыл?» —
Я слышу девушки укор.
«Ты почему про нас забыл?» —
Пожаловались кручи гор.
Ах, вы не сетуйте, друзья,
Что я вас больше не пою.
Душою истомился я,
Боль истерзала грудь мою.
«Мы исцеление найдем», —
Сказала девушка, любя.
Сказали горы: «Мы возьмем
Твои страданья на себя».
Нет, девушка, любовь твоя
Не сможет сердце исцелить.
Тебе, родимых гор семья,
Моих страданий не избыть.
Ах, боль таю, но как мне быть.
Чтоб эту боль другой постиг?
Глубоко сердце — не открыть.
Я боль таю — и нем язык.
Перевод Н. Адамян
Иди, сестра, своим путем
Иди, сестра, путем любви,
Да будет ясен он и прям!
Не улыбайся, не зови, —
Ты не близка моим мечтам.
Сойдя с проторенных дорог,
С необъяснимою тоской
Душа блуждает средь тревог,
И ей несвойственен покой.
Еще рука не создана,
Чтоб удержать ее в пути;
Она безумна и жадна,
Ей без конца вперед итти.
И кто мне скажет, скольким я
Боль причиню своей рукой,
В какой пустыне скорбь моя
Найдет забвенье и покой?
Иди ж, сестра, своим путем,
Не приближаясь ни на пядь,
И помолись, чтобы вдвоем
Не повстречаться нам опять!
Перевод Б. Брик
Ропот
Дни тянутся мои грустны, бесплодны,
И с рокотом мятежных чувств моих
Иду среди рядов могил холодных
Друзей любимых и надежд былых.
Я их похоронил. О, путь жестокий!
Я стал чужим в родной стране моей.
Иду, томясь, как путник одинокий,
Без крова, теплой ласки и друзей.
Те, кто вокруг, меня не понимают:
Им чужд язык мой, скорбь моя тяжка,
О лучшем дне они и не мечтают,
Им по нему неведома тоска.
Ничтожная толпа, тупое стадо,
Трусливые лжецы и торгаши,
От вашего все увядает взгляда:
Улыбка, вера и полет души.
Так перед кем же сердце я открою,
Кому спою о горечи моей?
И для кого пожертвую собою?
Возможно ль жить на свете без друзей?
Дни тянутся мои грустны, бесплодны,
И с рокотом мятежных чувств моих
Иду среди рядов могил холодных
Друзей любимых и надежд былых.
Перевод Р. Ивнев
Сестра, я странник с юных лет
Сестра, я странник с юных лет,
Печален путь суровый мой,
И мне нигде приюта нет,
Нет спутников со мной!
За мною мрак прошедших дней,
Он душу скорбную томит,
И тяжесть в поступи моей,
И зной меня палит!
Край детства моего далек,
Уныл сегодняшний мой день,
Далек родимых волн поток,
Гоним я, как олень!
И, встретясь на пути моем,
Ты мне твердишь, сестра моя,
Что кинул я напрасно дом,
Что был там счастлив я!
Но тучи говорят во тьме
О глубине тоски моей,
И жить я не хочу в тюрьме,
В страданьи я сильней!
Преследуем я вновь и вновь,
Не знал я радость чистых нег,
Забыл я женскую любовь,
И грудь пуста навек!
Иду во тьму и в тишину,
И боль в душе моей остра.
Всех покидаю, всех кляну,
Прощай и ты, сестра!
Перевод В. Любин
Нашим предкам
Блаженны вы, певцы моей страны,
Вы пели рано, видя сквозь туман
Предутренние золотые сны
О будущем спасении армян.
И в песнях ваших родина одна
Великая, хоть пленная, жила,
И вашей лиры каждая струна
Счастливое грядущее звала.
Ах, растерзали край родимый наш,
А с ним и наши чуткие сердца.
Сны золотые скрылись, как мираж,
В пустыне нашей дождались конца.
И на восходе жизни все мы вдруг
Остались без надежд и без дорог,
И лира падает из юных рук,
И в сердце умирает песнь и бог.
Перевод Я. Кейхауз
В Армянских горах
Не легок был путь, полночный наш путь...
Но выжили мы
Средь горя и тьмы:
Веками идем, чтоб в выси взглянуть,
В армянских горах,
В суровых горах.
Сокровище дум издревле несем, —
Что море, оно
Душой рождено,
Народной душой в пути вековом,
В армянских горах,
В высоких горах.
Из светлых пустынь кидались на нас
Орда за ордой;
Разили бедой,
Весь наш караван терзая не раз
В армянских горах,
В кровавых горах.
Ограблен, разбит был наш караван...
Разрознен средь скал,
Дорогу искал,
Считая рубцы бесчисленных ран,
В армянских горах,
В печальных горах.
И наши глаза взирают с тоской
На сумрак земли,
На звезды вдали:
Ну, скоро ли утро вспыхнет зарей
В армянских горах,
В зеленых горах?!
Перевод Н. Сидоренко
Армянское горе
Армянское горе — безбрежное море.
Пучина огромная вод;
На этом огромном и черном просторе
Душа моя скорбно плывет.
Встает на дыбы иногда разъяренно
И ищет, где брег голубой:
Спускается вглубь иногда утомленно
В бездонный глубокий покой.
Но дна не достигнет она в этом море,
И брега вовек не найдет.
В армянских страданьях — на черном просторе
Душа моя скорбью живет.
Перевод В. Брюсов
Скорбь соловья
Залетная птица глядит меж ветвей, —
Плачет кровавой слезой соловей.
Молвит; «Скажи мне, зачем меж ветвей
Ты плачешь кровавой слезой, соловей?
Зачем ты, нахохлясь на ветке сухой,
Поешь, трепеща, о печали одной?
Любит весь мир певуна своего
И щебетание песен его, —
Ты же, соловушка, день-деньской,
Вздыхая и охая, сам не свой,
Утра прохладного в сладкий час
Кровавые слезы струишь из глаз».
«О чем говоришь ты, чужак-сумасброд? —
Ответную речь соловей ведет: —
Не видишь — настала зима в горах,
Воду она сковала в ручьях,
Запах она отняла у цветов,
Щебет моих отняла птенцов, —
Как же не лить мне кровавых слез?»
Залетный гость в ответ произнес:
«Полно тебе, соловей дорогой,
Полно кровавой рыдать слезой.
Снова придет для тебя весна,
Вновь засияет твоя страна,
Снежный покров с наших гор сойдет,
Воды в ручьях поломают лед,
И, окруженный птенцами, опять
Будешь навстречу цветам щебетать».
Перевод М. Шагинян
Дитя и вода
С покрытых тучами высот
В село вода идет, поет...
Вот смуглое дитя бежит,
К воде серебряной спешит.
Умылось, брызгами блестя,
И говорит воде дитя:
«С какой горы течешь сюда,
Моя студеная вода?»
«С вершины темной, выше всех,
Где рядом с новым старый снег».
«В какой ручей, свежее льда,
Бежишь ты, светлая вода?»
«К такому ручейку бегу,
Где много роз на берегу».
«А в чей ты сад идешь тогда,
Моя студеная вода?»
«К тому хозяину иду,
Что славно трудится в саду».
Перевод В. Звягинцев
Певцом пришел
Певцом пришел, —
Борцом ушел Саят-Нова.
Любя пришел,
Скорбя ушел Саят-Нова.
С лучом пришел,
С мечом ушел Саят-Нова.
И все ж нашел
Любви слова Саят-Нова.
Перевод Т. Спендиаров
На странствия нас судьба обрекла
На странствия нас судьба обрекла,
Лишила навек родного угла.
По миру скитальцами мы брели,
Прошли все моря, все страны земли.
И все же, свидетель тому весь свет,
Не сломлен наш дух годинами бед,
Живет он везде, куда б ни проник
И где б ни звучал армянский язык.
И наше потомство из рода в род
С горячей надеждой идет вперед.
И наши напевы еще гремят,
Развалины наши еще дымят...
И снова встает из праха руин
Могучий народ, народ-исполин.
Печатью страданий мечены лбы.
Во взглядах — тайна большой судьбы.
О, древний Масис, родной Алагез,
Двуглавый гигант, двугорбый колосс,
И вы, чьих мыслей орлиный взлет
Царит над вечным снегом высот, —
Месроп и Саак, а с вами все те,
Что не дали нам блуждать в темноте,
Открыли родник умов и сердец, —
Ваш лоб венчает алмазный венец!
Пока существуют подобные вам,
Внимая призыва горячим словам,
Все вверх, все вперед неуклонно пойдем,
Как ни был бы крут и тяжел подъем.
И праздник настанет, награда близка.
И мир узнает, что сквозь века
В писаньях и в песнях из рода в род
Свой светоч пронес армянский народ.
Перевод Т. Спендиаров
Поэт и Муза
Однажды я сидел — уныл, угрюм,
Устав от горестных и тяжких дум
О том, как облегчить свою беду.
«За ссудой вновь к кому-нибудь пойду! —
Решил я наконец, тоской томим, —
А как устроюсь дальше, поглядим».
«С парнасской высоты тебе привет!»
Я обернулся... Муза, с давних лет
Знакомая, вошла: «Восстань, певец,
Стряхни с себя унынье, наконец!
Гляди: страдает твой родной народ,
И кровь невинных к небу вопиет, —
Бредут несчастные из края в край.
Восстань, поэт, надежды луч подай!
Тому, кто духом пал, скитальцам влей
Отвагу в душу и утешь детей.
На юных девушек, поэт, взгляни!
Как розы свежие, цветут они,
Сверкает светом солнечным их взгляд, —
Любовных песен все они хотят.
Весна пришла и яркий свой ковер
Везде раскинула по склонам гор.
Полны долины, рокотом воды,
Щебечут птицы, и цветут сады.
Приди ж и ты в себя и песню спой
Во славу вящую весны младой».
«Нет, Муза, нет! Довольно! Пощади!
Давно клокочет ад в моей груди.
Забыть тебя заставлю я сейчас
Про кровь, весну, поэта и Парнас.
Да будет проклят тот несчастный день,
Когда ты надо мной простерла сень!
С тех пор, как стал твоим питомцем я —
Убогой, нищей стала жизнь моя».
«А про святой забыл ты жар,
Что принесла тебе я в дар?»
«Обманщица, что дал он мне?
Из-за него я — как в огне.
Иль ты не знала, в мир какой
Идет питомец юный твой?
Мне б лучше кровь народа пить, —
Я б деньги мог тогда скопить,
Но мироедом бы не слыл,
Хоть им бы в самом деле был.
Раздался б крик:
«Как он велик,
Наш благодетель! Он один —
Собратьям верный армянин».
Еще попом я мог бы стать,
С крестом на шее провожать
Покойников,— меня б тогда
На место первое всегда
Сажали люди; ими чтим
Я был бы словно серафим.
Мне б этакую жизнь вести,
И был бы я у всех в чести;
Иль жить напыщенным глупцом,
Которому все нипочем,
Лишь бы поесть, потом поспать,
Червю навозному подстать
Такая жизнь, но нужды нет, —
Меня бы чтили с юных лет,
Хоть боле пуст во много б раз
Был череп мой, чем вот сейчас
Любой карман моих штанов.
Закон юдоли сей таков!
Но — ах!— с рождения под власть
Парнасской нищенки подпасть,
На плач свою
Обречь семью,
Смех вызывать у всей родни,
Влачить, как груз тяжелый, дни, —
О Муза, это ли твой дар?
Нет, это худшая из кар.
И, помню я,
Мои друзья
Твердили мне наперерыв,
Что мой губителен порыв,
Что жизнь проучит, — надо мной,
Смеясь, качали головой.
Но я, дурак,
Себе был враг,
С утра до вечера читал,
Стихи безмозглые кропал
И, за тобой летя вослед,
Бежал от счастья с юных лет».
«О счастье ты каком скорбишь?
Неблагодарный, вспомни лишь,
Какой в тебе я жар зажгла!
Тебе способность я дала
На дивных крыльях грез нестись
От скудной жизни к небу, ввысь,
Заботы, муки забывать,
В ад опускаться, в рай взлетать
И песни пламенные петь.
Чего же ты лишен? Ответь!»
«Вопрос бессовестный! Сейчас
Узнаешь, — слушай мой рассказ.
Был в школу счетоводства я
Когда-то отведен. Друзья
Твердили вкруг,
Что, дескать, друг,
Когда получишь аттестат,
Тебе порядочный оклад
И там,и тут —
Везде дадут:
Бухгалтеры в большой цене.
Хозяин, — говорили мне, —
Не будет на прибавки скуп,
А если не совсем ты глуп,
То попадешь к нему... в зятья.
Но тут к тебе, о Муза, я
Подпал под власть, и вот мой дух
Возненавидел зло гроссбух,
В колонках чисел и дробей
Я видеть стал клубки червей,
И вот, безумное дитя,
Все бросил я, к тебе летя:
Так дольше жить, мол, мочи нет, —
Ведь я поэт, поэт, поэт!
Но снова благосклонный рок
Мне в люди выбраться помог:
Он сделал писарем меня.
Не знал я праздничного дня,
Но так начальнику был мил,
Что он мне ручку подарил,
И я узнал от писарей,
Как надо обирать людей.
Но ты ко мне пришла и тут
Вмешалась в мой спокойный труд,
И я — за глупость мне позор! —
Стал затевать за спором спор.
Мол, не годится мужика,
Чья жизнь и так ведь не легка,
Годами мучить и терзать,
Вдовицы скарб с торгов пускать.
Потом — зачем и не пойму —
По наущенью твоему
В письме я шефа обругал,
И он тотчас меня прогнал.
«Тебя мы кормим и поим, —
Сказал он мне, — а ты, гоним
Своею Музой, нас хулишь?
Таких не надо нам. Уйди ж!»
Но милостив господь, и вот,
Едва успел промчаться год,
Служу в большой конторе я.
«Здесь будет легкой жизнь моя», —
Мечталось мне, но ты пришла,
Мои все спутала дела,
И я, от места отрешен,
На улицу был выгнан вон.
Пришлось, рукой махнув на честь,
Мне по уши в долги залезть.
(А если задолжал поэт,
Он не простой должник, о нет!
О нем пекутся все сердца,
И пересудам нет конца.)
Когда увидела родня,
Что мало толка от меня,
Что у меня удачи нет,
Все стали мне давать совет
Пойти в попы и взять приход:
«Там ждут тебя любовь, почет,
Поминки с сочною кутьей,
Достаток полный и покой».
Но я, тебе на торжество,
Отрекся, глупый, от всего!
Церковной кружкой не прельстясь,
Спиною к счастью обратясь,
Я лиру взял,
Поэтом стал
И с песней выступил своей,
Воскликнув вдохновенно: «Эй,
Стоит пред вами музы сын!»
Все рассмеялись, как один,
И закричали мне в ответ:
«Мы не хотим твой слушать бред.
Безумный юноша, уйди!
Лишь грезы у тебя в груди,
И песнями ты поглощен.
От мира взор твой отвращен.
Мы — люди дела и труда,
К чему нам эта ерунда?»
Я крикнул им: «Ах, деньги лишь
И блеск, тупая чернь, ты чтишь!
Тебе поэта не понять,
На нем почиет благодать, —
Он правду и любовь поет».
Сказав, бегу в журнал, и вот
С редактором мой разговор:
«Пишу стихи с недавних пор.
Нельзя ли поместить у вас
Вот эти? Их прочту сейчас.
«О черные глаза, ваш взор покой
Тревожит мой и днем и в час ночной.
Вы мне хотите в душу заглянуть —
Пора закрыться вам, пора уснуть!
Устал поэт от горя и невзгод,
И вечный сон к себе его влечет.
Усните же и вы! Прошел мой день,
Ночь надо мной свою простерла тень».
«Недурно! Гладко! Что же, спора нет, —
Вы не бездарны, господин поэт!
Десятисложна каждая из строк...
Но бедность рифмы, — вот в чем ваш порок.
Позвольте, я исправлю вам сейчас. —
И сразу заблестят стихи у вас.
Поэтов наших правлю я всегда
И тем учу, а то бы им беда:
«О, черные глаза, ваш взор покой
Тревожит мой, как будто бес какой...»
Я, как от беса, ужасом влеком,
Из кабинета бросился бегом
И песни в типографию отнес,
О чем мне скоро пожалеть пришлось.
Едва лишь появился сборник в свет,
Суровый публицист почтенных лет,
Высоко беспристрастие ценя,
Счел нужным едко осмеять меня.
«Стихи такие, — он писал, — ни в грош
Не ставлю я, в них смысла не найдешь.
Всего-то в них лишь рифмы да слова!
Я новый сборник дочитал едва, —
Отменно зелен, видимо, поэт.
Поэтам старым нынче смены нет;
Они с собою унесли свой дар.
И тайну песенных чудесных чар.
Всем этим овладело царство тьмы,
И вот живем в немой пустыне мы.
Навек умолкли наши старики,
А молодых читать нам не с руки.
Как ты ни смейся, как их ни брани, —
Писать по-своему хотят они».
«О, край бездушных и тупых сердец!
Не верь, не верь им, молодой певец,
Я от покойных гениев не раз
На твой похожий слышала рассказ.
Сперва им в чашу льют насмешек яд,
Потом от имени их говорят
И всех заслуг их пожирают плод.
Чем дальше, тем гнусней борьба идет,
Клянусь Авроры сладостным лучом
И полным силы светозарным днем —
О тех ничтожных говоришь ты мне,
Что тупо спят при молодой луне,
Глядеть не любят на ее восход,
А только в полдня час, разинув рот,
Вперяют в небо заспанный свой взор,
Когда уж вышло солнце из-за гор,
Поклоны бьют
И гимн поют,
Все тот же гимн, что и в былые дни.
Но разве вечно будут жить они,
Уроды эти старые? Ведь нет!»
«О Муза, — тут воскликнул я в ответ, —
Ты о каких уродах говоришь?
У нас везде, куда ни поглядишь.
Поэты слезы льют, о том скорбя,
Что получили лиру от тебя.
А я... признаться, виноват я сам:
Ленив я был, бездарен и упрям.
Меня корила вся моя родня,
Но убедить никто не мог меня,
Пока ко мне не обратился раз
Богач сосед, что умницей у нас
В округе слыл, с вопросом: «Где твоя,
Приятель, служба, знать хотел бы я».
Тут я воскликнул гордо: «Я поэт»,
А он: «Беда, когда работы нет».
Я повторил: «Поэт!» — а он сказал:
«Я понял, ты работу потерял».
Когда приятель мой, в защиту мне,
Сказал: «Такие тоже впрок стране». —
Расхохотался наш ага, да так,
Что всех — будь то богатый иль бедняк —
Рассказ о том
Смешил потом.
Но вот вопрос еще яснее стал,
Когда в газете некто написал:
«Пусть делом занимается поэт,
Коль сыт он быть желает и одет.
А если жизнь он отдает стихам,
То нечего о нем и печься нам.
Не просит ведь его народ писать,
Его кормить газете не подстать, —
Пускай же он своим пером живет!
Что говорю, то от души идет,
Кто слишком сыт,
Тот не творит.
Лишь тот поэт,
Кто в рвань одет
И не обут.
Здесь нужен кнут,
А то вперед
Он не пойдет...»
«О край кнута! Поэт, расстанься с ним,
Мы к небесам с тобою воспарим,
Где с духами среди блаженных нег
Ты будешь петь и веселиться век.
А хочешь на Олимп — летим туда,
Нектар там дивный будешь пить всегда!»
«Да, — я в ответ, —
Сомненья нет,
Мне, Муза, надоела жизнь моя.
Я б улетел в надзвездные края!
Там средь богинь, которым не чета,
Небось, армянских женщин красота,
Я б век сидел
И сладко пел
Все вновь и вновь
Свою любовь.
Какое счастье из юдоли слез
Уйти и, на парнасский сев утес,
Оттуда, свесив ноги, созерцать
Тупую чернь! Но, ах, должна ты знать,
Что ведь женат и многодетен я.
Что ж будет делать там моя семья?»
«Нет, о семье пускай забудет тот,
Кто, бросив землю, на Парнас идет!»
«Жестокая, за что с моей семьей
Меня ты хочешь разлучить? Постой!
Коль так, не мил мне твой Парнас ничуть,
Тут на земле устроюсь как-нибудь!»
«Поэт, ты вправе выбрать. Выбирай
Иль землю эту, или горний край.
Но что бы ты ни выбрал, милый мой,
Всегда от сердца искреннего пой.
Как солнце будь!
Верши свой путь
Сквозь толщу туч,
Всегда, могуч.
Ты призван жить,
Чтобы светить.
И, верь мне, вдохновенья краткий час
Ценней, чем драгоценнейший алмаз».
«О искусительница, ты опять
Мне хочешь лестью дух зачаровать?
Свои повадки, лживый демон, брось!
Я понял все, ты мне ясна насквозь.
Быть простаком довольно мне! Теперь
Стучись к кому-нибудь другому в дверь.
Внуши моей супруге, например,
Что золото не высшая из мер.
Да что я говорю? У нас поэт
Постиг давно, что деньги — жизни цвет!
В годины бедствий и горючих слез
Пред нами часто возникал вопрос:
Певца венок
Иль кошелек?
Вопрос решен! Пусть твой простынет след,
О Муза! До тебя мне дела нет.
Свой книжный шкаф я в кассу превращу.
Отныне деньгам лишь рукоплещу.
О кошелек! Захочешь — и пигмей
Вдруг станет выше всех богатырей,
Безмолвные заговорят скоты.
Красой урода наделяешь ты,
Своим прикосновеньем золотым
Все мерзкое ты делаешь святым.
Бросаешь деву в руки старику,
Венчаешь голову ростовщику,
Клеймо смываешь с подлого чела
И ставишь памятник исчадью зла.
Ты у судьи ворочаешь язык,
Молитвы в небо ты возносишь вмиг.
В своих руках ты держишь шар земной,
Ты — дух наш вечный, наш господь второй.
Довольно клеветал я на тебя!
Теперь, о прошлом горестно скорбя,
За ум я взялся и желаю впредь
Восторженно твои деянья петь».
Тут Муза помрачнела вдруг, и — глядь! —
Свои пожитки стала собирать.
«Злой человек,
Прощай навек!
Забывши честь,
Мог предпочесть
Ты пенью лир
Златой кумир».
Перевод О. Румер |
