Настороженная тишина царила в тизбонском дворце Сасанидов на берегу Тигриса. В одеянии из златотканой парчи, с усыпанной драгоценными камнями тиарой на голове, неподвижно застыл на троне персидский царь Шапух. Тяжелые занавеси тронного зала раздвинулись, и вошедший распорядитель дворцовых приемов раболепно склонился перед троном царя.
— Разреши молвить, повелитель... — прошелестел тихий голос.
Прибыли вызванные тобой маги и звездочеты во главе с верховным жрецом.
Высокая тиара чуть качнулась. Шапух повел рукой, и распорядитель приемов, пятясь, вышел на зала.
Размеренным шагом в зал вошли самые известные в стране жрецы и кудесники во главе с верховным жрецом и остановились в двух шагах от трона.
Шапух наклоном головы ответил на их приветствие и, подождав пока они расселись на подушках под стеной, заговорил:
— Известно вам всем, что уже тридцать лет воюем мы со страной армян и не можем заставить их принять священное учение Лура-Мазды, склониться перед могуществом арийским. И вот послал я голь и заверенное царской печатью с и воображением священного вепря приглашение царю армянскому Аршаку и так велел написать в послании своем:
"Говорю тебе, — зачем нам, двум государям венчанным соседних стран, враждовать друг с другом? Приезжай ко мне в Тизбон мой, договоримся быть отныне отцом и сыном, и пусть настанут после этого мир и дружба между нами!»
И вот, поверив мне, прибывает в Тцзбон царь армянский вместе со спарапетом Васаком Мамиконяном... Если б мог я положиться на то, что останется верен царь армян обету дружбы с нами, передаст страну свою и народ под власть мою и отойдет от Византии,
перестанет знаться с проклятым племенем враждебных нам кушанов-кочевников, — я отпустил бы его с почестями обратно в его страну. Но опасаюсь я, что, вернувшись к себе, откажется он повиноваться мне. Посоветуйте же мне, мужи мудрейшие страны арийской, как мне поступить?
И «могпэтан-могпэт», верховный жрец огнепоклонников, выступив вперед, воздел руки вверх и с поклоном молвил:
— Живи во славе и счастье, повелитель царей! Мудро ты поступаешь, не забывая о завете: «Трон — опора алтарю, и алтарь — опора трону».
Мудро поступил ты и тогда, когда пригласил царя армян приехать к тебе в Тизбон, ибо льва завлекают в западню приманкой, а человека заманивают ласковым словом. Воззвал я в душе к Аурамазде великому, и вот что внушил он мне: прими с почетом ты гостя своего, развлекай его пирами и охотой, пока не привезут тебе из страны армян два мешка земли и бурдюк воды тамошней. Потом вели дворцовым служителям посыпать половину тронного зала персидской землей и обрызгать ее здешней водой, а другую половину зала посыпать землей армянской и обрызгать водой армянской.
И вели, чтоб расстелили на первой половине зала ковры персидские, а на второй — ковры армянские. После этого пройди с царем армянским сначала туда, где посыпана персидская земля, и задай ему несколько хитрых вопросов... Потом пройди с ним туда, где пол посыпан землей его родины, и задай ему те же вопросы... Тогда и узнает повелитель арийцев — останется ли верен царь армян союзу с Персией, если ему позволят уехать с миром в его Армению...
И в тот же день послал Шапух гонцов на быстроногих беговых верблюдах в Армению за землей ее и водой. Вернулись посланные, доставили то. что им было приказано доставить, и Шапух поступил по совету «могпэтанмогпэта».
Когда в Тизбон прибыл в сопровождении (-парапета своего армянский царь, Шапух принял его с великими почестями, ласково беседовал с ним. а после пира в его честь велел проводить в приготовленные для гостей великолепные покои. Два дня он чествовал их пирами, пригласил на большую охоту, а на третий день передал через смотрителя дворца приглашение пожаловать к нему для беседы. Взяв за руку Аршака, он начал прогуливаться с ним по тронному залу и, когда они дошли до половины зала, посыпанной персидской землей, ласково спросил:
— Ответствуй, царь армян, почему ты таишь вражду против меня и тянешься к врагам арийской державы — Византии коварной и варварам-кушанам? Ведь я возлюбил тебя как сына, собирался отдать тебе в жены дочь свою... А ты не принял моей дружбы и вот уже сколько лет враждуешь со мной, не хочешь мне покориться!
Горела под ногами у Аршака чужая земля, пал он духом и ответил смущенно:
— О, царь арийцев, сознаю я свою вину...
Но вот отвел его Шапух, беседуя, на ту половину тронного зала, где пол был посыпан землей армянской и обрызган водой армянского родника. Воспрянул духом армянский царь и на повторные упреки Шапуха с возмущением ответил:
— Не пытайся притворной лаской обмануть меня, искуситель! Разве могу я забыть пролитую тобой кровь моих соотечественников, опустошение моей родины посланными тобой разбойничьими войсками?! Вижу, что допустил я ошибку, дал себя обмануть лживыми посулами мира. Но ведь так жаждет мира мой измученный, трудолюбивый народ!
Нахмурился Шапух и, напомнив, что вечером ждет гостя на торжественный пир в его честь, отпустил Аршака.
По утвердившемуся исстари ритуалу, за торжественной трапезой царю армянскому всегда отводилось почетное место рядом с царем персидским. Но когда вечером Аршак вошел в трапезную, распорядитель церемоний отвел его в дальний угол (куда уже высыпали куль армянской земли и обрызгали ее армянской же водой) и предложил ему сесть прямо на неприкрытый пол.
Возмутился Аршак, обернулся к Шапуху и гневно воскликнул:
— Что это, забыл ты, что я приглашенный тобой гость и что мое место рядом с троном, на котором восседаешь ты?! Не думай, что я забуду это унижение, что минует тебя моя месть, о, сын похитителя престола царей у законного наследника!
За живое задело Шапуха упоминание о том. что прадед его, Арташир, незаконно завладел персидским престолом, убив законного царя.
— Знай, дерзновенный, что не видать тебе страны своей, что сгинешь ты в заточении и горько раскаешься в своем неповиновении! — крикнул он и повелел начальнику дворцовой стражи:
— Закуйте его в цепи и заточите в «Анхуш берд»!
— Зазвав меня сюда обманом и предательством, ты можешь заковать в цепи и руки, и ноги мне, но не дано тебе заковать в цепи дух мой, о коварный повелитель арийцев! — пренебрежительно бросил Аршак, когда стража кинулась к нему.
Вскочил с места возмущенный спарапет армян Васак Мамиконян, и на весь зал загремел его голос:
— Повелитель арийцев, веди себя как подобает царю, а не как обманщик царей! Жаль, что зазван я во дворец этот, как гость твой, и нет со мной моего меча. Но не всегда буду я безоружен, и не избежать тебе мести за предательство твое!
— Эй, лиса, ты думаешь забыл я, что ты столько лет истреблял отборнейшие отряды моих воинов?! Но вот наконец-то попал ты мне в руки, чтоб умереть смертью затравленной лисы! — злорадно рассмеялся Шапух.
И спокойно прозвучал в ответ голос Васака:
— Это меня ты называешь теперь лисой? Но, помнится мне, что не так давно стоял я, опираясь одной ногой на гору одну, и другой ногой опираясь на гору другую. И когда переносил я всю тяжесть на правую ногу, — поддавалась под пятой у меня та гора, а когда переносил всю тяжесть на левую ногу, — поддавалась под нею другая гора...
— Поведай же мне, — какие это горы попирал ты своей пятой? — усмехнулся Шапух.
— Так, значит, не знаешь ты, что одной из этих гор был ты, а другой — кесарь византийский?! — насмешливо спросил Васак.
Кровавая пена выступила на губах у Шапуха, глаза его словно хотели выскочить из орбит.
— Смертью пойманной лисы умрешь ты у меня! — второй раз повторил он свою угрозу.
Невысок ростом был Васак Мамиконян, но когда выпрямился он и откинул голову, исполином показался он всем сидевшим за пиршественным столом. Не дрогнув, выслушал он страшную угрозу Шапуха и спокойно ответил :
— Ну что ж, доводи свое предательство до конца, державная лиса! Но помни — ты можешь убить и меня, и моего царя, но поставить на колени народ армянский ты не в силах!
— Содрать с него кожу, набить соломой и послать в «Анхуш берд» в подарок его царю! — завопил обезумевший от ярости Шапух.
И, оглядев присутствующих, он с усмешкой пояснил:
— Ведь спарапет армян предан царю своему и был неразлучен с ним. Поэтому не хочу я разлучать их — пусть вечно стоит он перед глазами царя своего!
И днем, ни ночью не знала покоя жена плененного царя — прекрасная Парандзем, оплакивая участь мужа, выискивая способ переслать ему весть, найти возможность освободить его.
И привиделся как-то измученной тяжелыми думами царице сон, будто из окна «Анхуш берда» высунул закованные руки царь Аршак, прильнул к решетке лицом и смотрит в сторону Армении, словно хочет о чем-то поведать своим.
Едва дождалась утра Парандзем, велела послать за слывшим провидцем князем Драстаматом Камсараканом и рассказала ему свой сон.
Поник головой мудрый старец, сказал с горестью:
— Страдает наш царь от разлуки с родной страной... О том и поведал он тебе в вещем сне! Возьми щепотку земли с могил его предков и отошли ему, чтоб придала она сил нашему царю выдержать муки и не поддаться тоске по отчизне!
— Но кто решится доставить эту землю царю по далекую и чужую страну врагов?! — горестно покачала головой Парандзем.
Глазам своим не поверил Аршак, когда на плечо ему вдруг уселся проскользнувший между прутьями решетки сокол. Заметил он и мешочек на шее у сокола, развязал шнурок — и понял, что находится в нем.
С благоговением поцеловал узник ладанку с землей родины, спрятал ее на груди. И почудилось ему. что затянулись кровоточащие раны, что спали с рук и ног тяжелые кандалы и расковался тесный железный воротник с шипами, который до него носил в темнице обманом захваченный персами в плен византийский кесарь Валериан...
А сокол вспорхнул и опустился на плечо набитого соломой чучела, подвешенного на цепях в углу темницы. Шапух привел в исполнение свою угрозу: по его велению с Васака Мамиконяна содрали кожу и, набив ее соломой, повесили перед Аршаком, чтобы вечно мучился царь армян, сознавая свое бессилие отомстить деспоту-зверю за своего спарапета.
Опустив руки, Аршак смотрел на сокола, который перелетел с одного плеча на мученного спарапета на другое, словно удивляясь тому, что хозяин не говорит с ним, не ласкает его.
В боях со вторгшимися в пределы Персии воинственными кочевниками-кушанами удача изменила Шапуху: войско его было разбито, а сам он с немногочисленными своими телохранителями попал в засаду. Гибель казалась неизбежной. Но в это время вдали показался мчавшийся наметом конный отряд. Кушаны не приняли боя и рассеялись. Шапух был спасен от плена и смерти — ведь кушаны не пощадили бы ненавистного царя персов.
Спасителем царя персов оказался владетельный армянский князь Драстамат Камсаракан, командовавший прославленной Армянской конницей: после пленения Аршака персы вынудили армянских князей послать полк Армянской конницы в Персию для воинской службы в составе персидской армии.
Вернувшись в Тизбон Шапух в присутствии знатнейших своих сановников поведал о подвиге князя Драстамата и, обращаясь к нему, сказал:
— Ты спас жизнь и честь царя арийцев. Проси любой милости, и ты не получишь отказа!
Склонился перед ним Драстамат и ответил:
— Повелитель, прикажи, допустить меня к царю моему, чтоб мог я хотя бы на один день снять с него оковы и почтить его подобающими царю почестями!
Удивила и разгневала Шапуха странная просьба, но не мог он отказаться от своего обещания, данного в присутствии знатнейших вельмож Персии.
— Возьми назад просьбу свою, князь Драстамат... — хмуро молвил он.
— Разве не знаешь ты, что имя человека, заключенного в «Анхуш берд», делается забвенным, неупоминаемым в присутствии царя арийцев? Своим проступком ты навлек на себя угрозу казни, нарушив этот, запрет! Но прощаю тебе вину твою, ибо велик совершенный тобой подвиг и велика заслуга твоя перед троном. Иди с миром, обдумай слова свои и проси достойной награды себе — проси земель, проси сокровищ и золота!
— Я высказал просьбу свою, повелитель арийцев! — твердо сказал Драстамат — Не нужны мне ни почет, НИ владения, ни золото. А теперь в твоей воле иль выполнить просьбу мою, иль отклонить ее.
И дал ему Шапух почетную охрану, снабдил именным указом, скрепленным царской печатью с изображением священного вепря. Не медля ни минуты, Драстамат пустился в путь к «Анхуш берду».
Вот настал заветный день — с лязгом распахнулись перед Драстаматом ржавые ворота темницы, в которой томился армянский царь, и князя провели по темным переходам, открыли дверь каземата.
Драстамат с ужасом и яростью оглядел полутемную каморку: в углу свалена охапка соломы — ложе царя; на полу — ячменная лепешка и миска с водой.
Волоча тяжелые цепи, к двери подошел Аршак. Мертвенно бледным выглядело лицо царя, подбородок зарос всклокоченной бородой. Но несгибаемым остался дух его, упрямым огнем горели запавшие глаза. Драстамат бросился к узнику, обнял его, поцелуями покрывая скованные руки.
— Ты ли это, мой верный Драстамат?! — взволнованно воскликнул Аршак. — Как добрался ты до этого земного ада?!
Не отвечая ему, Драстамат обернулся к начальнику темницы и повелительно махнул рукой. В комнату тотчас вбежали тюремщики в сопровождении кузнеца, расковали и сняли с царя цепи, потом внесли тюки с одеждами, корзины и ящики со съестными припасами, кувшины с вином и флаконы с благовонными притираниями. Драстамат сам обмыл теплой водой царя, умастил душистыми притираниями и облачил его в царские одеяния. Затем, усадив на шелковые подушки, разложил перед ним подносы с изыканными яствами, отбил горлышко у запечатанного кувшина с десятилетним вином.
Но прежде чем отпить из золотого кубка, Аршак с тревогой спросил:
— Какие вести привез ты из Армении?! Поднялся ли народ на борьбу с захватчиками?
— Не тревожься, государь, ширится сопротивление, горит уже земля под ногами у захватчиков! — успокоил его Драстамат.
И стал он рассказывать о сыне замученного спарапета, Мушеге Мамиконяне, о том, как, собрав сорокатысячное войско, успешно сражался он с ворвавшимися в страну персами. Драстамат узнал о последних военных событиях из уст друживших с ним персидских полководцев, но рассказывал с таким жаром татакнми подробностями, словно сам был очевидцем подвигов Мушега и его воинов.
Он с восхищением поведал о том, что пешие воины Мушега, изловив коней убитых персов, вскоре становились искусными наездниками и составляли все новые конные отряды; бойцы, не имевшие другого оружия, кроме пращи, вскоре становились искусными лучниками; ополченцы, вышедшие на бой лишь с дубинками и косами в руках, вскоре обзаводились мечами, копьями и щитами.
Рассказал он и о младшем сыне погибшего спарапета, своим мечом вспоровшем брюхо боевому слону, на котором сидел персидский военачальник. Смертельно раненый слон рухнул на землю, но юный смельчак не успел увернуться и был раздавлен тушей исполина.
Рассказывал Драстамат, а царь жадно внимал ему, боясь пропустить хотя бы одно слово, умолял продолжать, не останавливаться.
Рассказал Драстамат и о том, что потерпевший поражение в бою около горы Нпат персидский царь едва избег плена и бежал в Тизбон в такой спешке, что Мушег смог захватить и казну его, и весь царский гарем, который Шапух всюду возил с собой. Горя местью за отца-мученика, Мушег велел содрать кожу со всех захваченных в плен персидских полководцев и, набив соломой, отослать Шапуху. Но и пальцем не тронул молодой армянский спарапет женщин царского гарема и повелел отправить их в Тизбон, заявив, что с женщинами он не воюет.
Великодушие Мушега поразило персидского царя: ни он сам, ни предшественники его никогда не поступали так с женщинами той страны, куда вторгались.
Можно было ожидать, что, в ответ на проявленное Мушегом великодушие, пристыженный Шапух не захочет остаться в долгу, вернет Мушегу прах его отца и выпустит царя Аршакаиз «Анхуш берда». Но Шапух предназначил своему пленнику пожизненное заточение в «Анхуш берде» и не намеревался менять свое решение.
Драстамат закончил свой рассказ, но, заметив, что Аршак задумался, снова наполнил его кубок вином и подал царю со словами:
— Выпей, государь, — вино смывает накипь с сердца! Поверь мне, пройдут черные дни, и снова улыбнется тебе счастье!
Затем, наклонившись к Аршаку, он тихо договорил:
— Завтра я должен покинуть «Анхуш берд» — так повелел царь персов. Но тебя я не могу оставить в этом каземате: страна Армянская ждет тебя, и ты должен вернуться на родину!
И, в ответ на удивленный взгляд Аршака, продолжил:
— Я уже обдумал все: ты переоденешься в мою одежду, накинешь на себя мой плащ, возьмешь именную грамоту Шапуха и под покровом ночи покинешь эту проклятую обитель заживо погребенных! Мои телохранители ждут с конями в роще за ближайшим холмом.
— Нет, нет... На это я согласиться не могу! — решительно возразил Аршак. — Уезжай в Армению, отвези мой завет сыну моему — Папу:
пусть и он, по примеру доблестного Мушега, поднимет меч отца и не опускает его до тех пор, пока последний захватчик не будет изгнан из страны Армянской! Ступай, мой Драстамат, да пребудет с тобой мое благословение.
— Не упорствуй, государь! — взмолился Драстамат. — Родина призывает и ждет тебя, и ты обязан внять ее зову! Ведь только побуждаемый стремлением освободить тебя любой ценой и спас я жизнь ненавистному Шапуху...
Молча смотрел Аршак на кубок с вином, вспоминая былую свою славу, вспомнил и народную песню о тоскующем вдали от родины несчастном царе Арташесе:
...О если б вернули мне дым над очагами отчизны.
Вернули утро под новогодний Навасард,
И гон оленей в день охоты,
И переливы труб, и звук фанфар...
Аршак встал, подошел к замученному спарапету армян и горестно спросил:
— Где же меч твой, бесстрашный Васак?!
Пустыми глазницами смотрел Васак на царя. И вспомнил Аршак те дни,.когда вместе с Васаком гнал врагов из страны Армянской, вспомнил оставшиеся неосуществленными замыслы и, вздохнув, залпом осушил поданный Драстаматом кубок. Затем, обращаясь к нему, твердо вымолвил:
— Прощай, мой верный Драстамат! Помни, что ты принес своему царю покой и утешение в последний час. Я умираю счастливый, ибо знаю, что есть защитники у моей отчизны, что сумеет она отстоять свою свободу. Не вкладывай меч в ножны, пока последний захватчик не будет изгнан из пределов нашей страны!
И схватив лежавший на блюде острый нож, Аршак вонзил его в свое сердце. С ужасом увидел Драстамат, как рухнуло на пол тело царя и кровь окрасила каменный пол каземата.
Когда весть о гибели царя разнеслась по Армении, скорбь объяла всю страну. И с тех пор глубокая тоска звучит в песнях, в которых народ воспевает своего плененного царя и замученного сpарапета.
Свято выполнил народ завет царя: сын царя, Пап, и сын замученного спарапета, Мушег, сумели сплотить восставший народ и изгнали иноземных захватчиков из пределов родной страны.
|
