ДАВИД-ОХОТНИК. САРЬЯ И САСУНСКАЯ СТАРУХА
С той поры как Давид перебил дэвов, стал он любимцем всего Сасуна. Горлан Оган достал для него лучшего сокола.
— Сыну Мгера не подобает стадо пасти, — сказал он. — Езди-ка, мальчик, на охоту!
Давид сокола взял и начал ездить в поля на охоту, убивал куропаток, перепелов, воробьев.
Жила в Сасуне старуха-ведунья. Был у старухи клочок земли, и на нем она сеяла просо. На старухином поле было видимо-невидимо куропаток, перепелов, воробьев. Вот как-то раз пошла старуха просо свое поглядеть, и что же она видит? Давид с соколом на руке на резвоногом коньке за птицами охотится, просо топчет.
— Давид! — сказала она. — Что ты делаешь? Ты мое просо вытоптал.
Чтоб ты пропал! Неужто ты будешь сыт воробьями? Кой тебе прок от воробьиного мяса? Коли ты охотник, так иди в горы. Разве мало там оленей, диких баранов? Убивай и питайся их мясом.
— Нанэ! — молвил Давид. — Ну хорошо, поеду я в горы, а как я дикого барана убью? Нет у меня хорошего лука.
— А разве у славного отца твоего не было лука и стрел? — спросила старуха. — Возьми отцовский лук и стрелы и иди на охоту.
— А у кого хранятся отцовский лук и стрелы?
— Спроси у своей тетки, у жены Огана, — отвечала старуха. Давид воротился домой и спросил:
— Тетя! Где отцовский лук и стрелы?
— Ей-Богу, не знаю, — отвечала Сарья. Давид к старухе пошел.
— Нанэ! — сказал он. — Не знает тетка, где отцовский лук и стрелы.
— Знает! — молвила старуха. — Знает, сынок, да только не сказывает.
Возьми измором Сарью, и в конце концов она откроет тебе, где спрятаны отцовские стрелы и лук.
— Как же ее измором взять?
— Ступай раздроби камень, на огне накали и скажи Сарье: «Или съешь каменную эту крупу, или укажи, где отцовские стрелы и лук!»
Давид пришел домой, раздробил камень, каменную крупу на огне накалил, позвал Сарью и сказал:
— Тетя! Дай мне руку.
Давид был парень пригожий. Сарья-ханум давно на него заглядывалась.
И сейчас она охотно протянула Давиду руку. Давид схватил ее руку и сказал:
— Говори: где отцовские стрелы и лук?
— Давид, ненаглядный ты мой, я знать не знаю, ведать не ведаю, про то знает твой дядя.
— И ты тоже знаешь, — не отставал от нее Давид. — Говори!
— Не скажу!
Взял Давид горсть раскаленной каменной крупы, высыпал ее Сарье на ладонь, сжал ей пальцы в кулак и сказал:
— Говори!
— Ой-ой-ой, Давид! — закричала Сарья. — Ой как жжет! Пусти, скажу!
Отпустил ее руку Давид, а Сарья:
— Не скажу!
Тогда он опять схватил ее руку, высыпал на ладонь каменную крупу, сжал ей пальцы в кулак.
— Ой-ой-ой, Давид! — закричала Сарья. — Скажу, скажу!.. Иди в сарай — там висят лук и стрелы твоего отца. Сходи за ними. Коль сумеешь натянуть тетиву, бери себе лук и ходи с ним на охоту, а коль не сумеешь, пускай лук висит там, где висел.
Принес Давид из сарая и стрелы и лук и в мгновение ока натянул тетиву. Подивилась Сарья.
— Мгер целый час мучился, прежде чем тетиву натянуть, — сказала она. — А ты только рукой шевельнул — и тетива уже натянулась.
Ты сильнее отца, Давид, Возьми отцовский лук и отцовские стрелы — ты достойный сын своего отца!
Обрадовался Давид, взял отцовский лук со стрелами и пошел. И теперь он каждый день ходил на охоту.
Давид был юный красивый пахлеван. Жена Горлана Огана сохла по нем. Как-то раз не вытерпела она и сказала:
— Давид! Я хочу родить от тебя сына-богатыря. Опешил Давид.
— Что ты, тетя? — сказал он. — Ты мне мать, я тебе сын. Стала думать Сарья: «Как же мне быть?..»
Нагрела Сарья воды, унесла горячую воду в сарай, позвала Давида и попросила, чтоб он ей воду на голову лил.
Давид одной рукой воду льет, а другой рукой глаза закрывает, чтобы на нее не глядеть.
Вот вымыла Сарья голову, смотрит — Давид зажмурился. Распалилась на него гневом Сарья, заголосила, стала на себе волосы рвать, лицо себе в кровь расцарапала, пошла домой и села у себя в горнице.
Пришел Горлан Оган.
— Эй, жена! Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Как же не случиться! — отвечала Сарья. — Я думала, ты сына мне в дом привел, не знала я, что ты мужа мне в дом привел.
— Что ты говоришь, жена?
— Что есть, то и говорю. Я голову мыла в сарае. Давид ворвался, облапил меня — насилу-насилу вырвалась я от него и убежала.
— Коли так, — рассудил Горлан Оган, — мы на ночь дверь от него запрем — пусть убирается вон.
Вечером воротился Давид домой, глядь — двери на запоре.
— Дядя! — сказал Давид. — Я мог бы сейчас ударить ногой, и ты, и твоя жена вместе со всеми вашими запертыми дверьми провалились бы сквозь землю. Но я тебе мстить не стану: тебя, милый дядя, обманула блудница.
И пошел Давид к старухе — проситься переночевать у нее.
Горлан Оган всю ночь не спал, думу думал, а наутро сказал Сарье:
— Ты солгала мне, жена, изгнала ты из моего дома светоч сасунский.
А Давид переночевал у старухи, утром встал, на охоту пошел.
Видит: воронья стая кружит над старухиным просом и знай клюет его да клюет. «Как тут быть? — подумал Давид. — Пусть я даже одной стрелой двадцать ворон убью, другие-то улетят?..»
Вырвал он с корнем тополь, да как махнет им через поле —все вороньё вместе с просом смешал.
Пришла старуха на поле, глядит — ни одного колоска не осталось. И давай ладонями по коленям себя хлопать, и давай вопить:
— А, прах тебя возьми, Давид! Что ты со мной сделал?
— А что ж, по-твоему, нанэ? Я должен был смотреть, как вороньё твое просо клюет?
— Чтоб тебе пусто было, Давид! Ведь ты все мое просо сгубил. Чтоб тебя Господь огнем попалил, бессердечный заика, сумасброд ты сасунский! Твой отец, Львораздиратель Мгер, пока был жив, отца и мать заменял беднякам. Разве ты достоин называться его сыном? Что ты натворил? Я только надеждой на эту полоску проса и жила, а ты его сгубил! Чем же мы с дочкой будем теперь кормиться?
— Нанэ! Да ведь я... да ведь я ду-умал...
— Ду-умал, да и наду-умал... Чтоб тебя змея укусила!.. Если уж ты такой силач, чего на Цовасар не идешь?
— А что там такое?
— Там Божья кара уготована для тебя!.. Разве ты не знаешь, что на Цовасаре охотился твой славный отец?
— Ну?
— Тпру!.. То место стеной обнесено. Там гибель медведей, волков, козуль, оленей, диких баранов — ведь им не выйти из-за стены. Мсра-Мелик отнял у нас Цовасар. Сасунцам воспрещено там охотиться.
Почему бы тебе туда не пойти, не отбить ту гору, где охотился твой отец?
— Нанэ, золотая ты моя! — воскликнул Давид. — Почем же я знаю, где эта самая гора?
— Ты только знаешь, где мое просо, пугало ты воронье! Разве ты, окаянный, достоин называться сыном своего отца?
— Не проклинай меня, нанэ! Я еще молод, я сирота. Скажи мне лучше, как к Цовасару пройти.
— Иди и схвати дядю Огана за шиворот — пусть он проводит тебя на Цовасар.
Давид пошел домой, схватил дядю за шиворот.
— Дядя! Где гора Цовасар? Там охотился мой отец, проводи меня туда!
— Обманули тебя, мой милый, — сказал Горлан Оган, — не было у твоего отца такой горы.
— Нет, была! — вскричал Давид. — Не лги! Я знаю, что была. Ты должен сводить меня на Цовасар.
— Пусть язык отсохнет у того, кто тебе это сказал! — молвил Горлан Оган. — Знай, родной мой: после того как отец твой, Львораздиратель Мгер, вечным сном опочил, пришел Мсра-Мелик, захватил Цовасар и сказал: «Это место моей охоты!» Сказал и ушел. С той поры мы не смеем ходить на Цовасар.
— Дядя! Ты только путь мне туда укажи, я и один дойду, — молвил Давид. — Коли нагрянет туда Мсра-Мелик, так пусть он меня убьет, а не тебя.
— Давид, родной ты мой, — молвил Оган, — потерпи денек, завтра чуть свет я свожу тебя на Цовасар.
Осердился Давид:
— Нет, ты мне сейчас укажи дорогу к Цовасару! Не укажешь — клянусь хлебом, вином и господом вездесущим, я шею тебе сверну.
Испугался Горлан Оган.
— Не сердись, родной, — сказал он, — я тебя сей же час свожу на Цовасар.
Пошли они на главную площадь. Там Кери-Торос беседовал с отцами города.
— Пусть отсохнет язык у того, кто проговорился Давиду про Цовасар, — сказал Оган. — Давид силком меня заставляет туда идти.
Обрадовались сасунские молодцы.
— Дядя Оган, возьми с собой и нас! — взмолились они. — Там, наверно, сейчас пропасть волков, медведей, козуль, диких баранов. Поглядим, как Давид будет их бить.
Давид взял отцовский лук, стрелы и сел на коня. Вместе с ним поехали на Цовасар Горлан Оган, Кери-Торос и сасунские молодцы.
Гора была обнесена высокой стеной.
— Дядя! Что это за стена? — спросил Давид.
— Эту стену, мой мальчик, воздвиг твой отец, чтобы звери не убежали, — отвечал Оган.
Давид поглядел вокруг, но входа так и не нашел. Тогда он вырвал с корнями кряжистый дуб, ударил в стену, одно звено повалил и переступил через него. Следом за ним перешли через поваленное звено стены и все его спутники.
Глазам их открылся зеленый лес, чистые родники, озеро с мраморными берегами. Много там было всякого зверя: медведей, волков, лисиц, много козуль, зайцев, оленей, диких баранов.
Сасунские молодцы хотели было убить дикого барана. Но Давид закричал:
— Эй, вы! Не смейте трогать зверей! Мой отец напрасно держал в плену, заточил в темницу Богом созданных тварей — это грех на его душе.
— Давид, мальчик ты мой! — обратился к нему Оган. — Убей одного барана — мы его съедим. Ведь мы проголодались!
— Нет, дядя, не стану я убивать. Эти звери в темницу заключены. Разве можно убивать пленных? Плененного зверя любая старуха убьет. Мужчине подобает убивать свободных зверей.
Тут Давид кулаком ударил, ногой пнул, всю стену повалил, снял капу, в небо ее закинул.
— Эй вы, плененные звери! — крикнул он во весь голос. — А ну, выходите и живите на воле!
Все звери и животные выбежали.
А Давид стал по горам и ущельям кружить, среди скал, среди рощ бродить, каждый кустик обшаривал и все приговаривал:
— А вдруг да остался какой ни на есть зверушка? Жалко ведь его! Так всех зверей выпустил он на волю, а потом вернулся к сасунским молодцам и сказал:
— Ну, а теперь, кто из вас поудалей, можете охотиться.
Удальцы пошли на охоту, а кто посмирней, те с пустыми руками домой воротились.
Давид подстрелил диких баранов. Их прирезали около озера. Давид вошел в воду, искупался, вышел на берег, костер развел, баранов зажарили и съели.
ДАВИД ВОССТАНАВЛИВАЕТ ХРАМ, НЕКОГДА ВОЗДВИГНУТЫЙ ОТЦОМ ЕГО
Вечером Кери-Торос и сасунские молодцы в город направились.
— Давид! Все пошли домой, и нам с тобой пора, — сказал Горлан Оган.
— Нет, дядя, — возразил Давид. — Мой отец ступал по этим камням.
Эту ночь я должен здесь провести. Хочешь, иди без меня.
— Нет, мой мальчик, — молвил Горлан Оган, — коли ты останешься, так останусь и я.
Взобрались Давид и Горлан Оган на высокую скалу, сели и окинули взором Божий мир. От Сасунских гор до самого Диарбекира стлалась равнина. Когда мрак сгустился, Давид увидал: сколько звезд сияло на небе, столько огней в поле горело.
— Дядя! — спросил Давид. — Это что за огни?
— Это, мой мальчик, селения и пастбища. Это сельчане, пастухи и подпаски огни зажигают.
Оба легли спать. Горлан Оган тайком подол Давидовой капы к себе притянул и подложил под голову, чтобы Давид ночью не скатился в пропасть.
Дядя уснул. А Давид все глядел на огни и думал, думал... Вот погасли один за другим огни, а на вершине горы призывно пылало красно-зеленое пламя... «Надо бы взглянуть, что это за огонь, — сказал себе Давид, — может, там люди есть?» Хотел Давид встать, да край его капы был у дяди под головой. Давид так рассудил: «Коли я его разбужу, он подумает, что я струсил...»
Ножом отрезал Давид подол своей капы, подол остался у дяди под головой, и пошел Давид прямо на красно-зеленое пламя. Пришел и увидел мраморную гробницу. От гробницы красно-зеленый свет исходил и высился сводом над вершиной горы. Подошел Давид, дотронулся рукой до пламени, но не обжегся. Стал сыпать землю на пламя — оно не погасло. «Видно, это и есть Богородица-на-горе, про которую я столько слыхал от людей», — подумал Давид. Оставил он на горе примету — провел луком черту, а затем к дяде спустился и окликнул его:
— Вставай, дядя, вставай!
Проснулся Горлан Оган и увидел, что Давид на ногах.
— Ах ты сумасброд несчастный! — сказал он. — Что еще с тобою случилось?
— Чудо случилось, дядя! — в восторге заговорил Давид. — Вон там, высоко-высоко, раскололся мрамор, из трещины исходит красно-зеленый свет и, точно свод, стоит над горой. Не веришь? Пойдем по-глядим.
Привел Давид дядю к гробнице отца своего и спросил:
— Что это такое?
Заплакал Горлан Оган и сказал:
— Это, мой мальчик, могила отца твоего. Здесь некогда храм стоял, воздвиг его твой отец и назвал Богородица-на-горе. А когда твой отец, Львораздиратель Мгер, окончил дни свои, пришел Мсра-Мелик, ударил на нас, храм отца твоего разрушил до основания, сасунцев полонил, богатую взял добычу и ушел восвояси.
Зарычал Давид, точно лев молодой, пал на колени, подполз к могильному камню, поцеловал его, встал, луком вокруг гробницы черту провел, подошел к дяде и со слезами стал его умолять:
Дядя! Ты заменил мне родного отца.
Будь мне отцом родным до конца!
Дядя! Ты заменил мне родного отца.
Будь благодетелем мне до конца!
Пять тысяч работников надобно мне -
Воду возить, землю копать!
Каменотесов надобно мне,
Полтыщи мне надо - камень тесать.
Пятьсот мастеров надобно мне -
Стены из камня слагать, возводить,
Своды сводить, купол сводить!
— На что тебе столько, Давид? — спросил Горлан Оган.
— Дядя! — молвил Давид. — Я мысленно дал обет вновь построить храм на месте воздвигнутого отцом моим и разрушенного Мсра-Меликом.
Так и знай: если я не исполню обета, то мне больше не жить на свете. Завтра, еще до полудня, все эти люди должны быть здесь. Пусть придут и до вечера храм возведут, чтобы послезавтра можно было в храме обедню служить.
Горлан Оган знал, что Давид на ветер слова не бросает, что слово у «его не расходится с делом. Он только с просьбой к нему обратился:
— Давид! Пойдем домой, отдохнем, а завтра я приведу столько работников и мастеров, сколько ты у меня просишь.
— Нет, — возразил Давид, — я останусь у могилы отца моего. Я до тех пор с вершины Цовасара не спущусь в город, пока храм в память отца не дострою. А ты, дядя, ступай набери столько чернорабочих и мастеров, сколько мне нужно, и приведи их сюда.
И тут Горлан Оган вспомнил свой сон, про который он Сарье рассказал: Сасуна стена нерушимо стоит, сасунский светоч ясно горит, сасунский сад зеленеет-цветет, соловей сасунский поет... Вспомнил свой сон Горлан Оган и подумал: «Уж, верно, Давид вызволит Сасун из-под Мсра-Меликовой власти! Должно мне исполнить желание Мгерова сына».
— Будь спокоен, мой мальчик, — сказал он. — Меня недаром зовут Горлан Оган: мой голос сорокадневный путь пролетит, кликнет — и желанные твои работники и мастера услышат, придут. Убей шесть, а то и семь оленей, туши я унесу в город, задам сасунцам пир, и тогда работники и мастера налетят отовсюду.
Схватил Давид лук и стрелы, семь оленей убил. Оган туши на спину взвалил, в город спустился и кликнул клич:
Эй, сасунцы! Идите скорее сюда!
Светоч наш воссиял - идите сюда!
Мгеров сын - пахлеван в цветущей поре.
Вновь взведет Богородицу-на-горе.
Кто верует в Бога - придите помочь!
Кто слышит наш клич - придите помочь!
Пять тысяч работников! Кличу я вас -
Воду возить, землю копать,
Ещё полтысячи - камень тесать.
Пятьсот мастеров нужны нам сейчас,
Стены из камня слагать, возводить,
Своды сводить, купол сводить.
Призыв Горлана Огана услыхали семь городов. Чернорабочие и мастера — все, сколько их ни было в семи городах, — явились в Сасун. Собрались в покоях Горлана Огана, наелись, напились и двинулись к Цовасару — вновь строить храм Богородицы-на-горе.
Пришли, смотрят: Давид начертил, где быть храму, яму вырыл, положил в основанье громадные скалы. Мастера диву дались: работники всем скопом не смогли бы сдвинуть с места ни одну из этих громадин.
Мастера поднялись на стену.
Крупные камни притаскивал Давид, мелкие камни притаскивали чернорабочие и передавали мастерам. Крупные камни складывал сам Давид, мелкие камни мастера складывали вокруг каменных глыб. Чернорабочие глину месили, мастерам ее подавали, мастера камни скрепляли, слепляли, кладку промазывали.
Ленивцы и те, глядя на Давида, на богатырскую мощь его и задор, стыдились лени своей, брали себя в руки и делали в семь раз больше, чем позволяли им силы.
Так трудились они до вечера и наконец достроили храм Богородицы-на-горе, восстановили его на прежнем месте — на вершине горы Цовасар.
— Дядя! — обратился к Огану Давид. — С мастерами и чернорабочими рассчитайся по-честному! Смотри никого не обижай!
На заре Горлан Оган отправился в город и привез оттуда на мулах три вьюка с золотом. Чернорабочим досталось по золотому на брата, а мастерам — по два, и все остались довольны. Мастера и чернорабочие поблагодарили сасунский царствующий дом и ушли восвояси.
Давид обошел снаружи весь храм, потом вошел внутрь, поцеловал крест и сказал:
Дядя, мне заменивший отца,
Будь отцом родным до конца!
Сорок послушников призови,
Сорок иноков призови,
Ровно столько ж попов призови,
Архимандритов сорок зови,
Архипастырей сорок зови -
пора свечи в храме зажигать, пора обедню служить!
Созвал Горлан Оган сорок послушников, сорок иноков, сорок священников, сорок архимандритов, сорок епископов — все, как один, пришли, свечи зажгли, освятили храм Богородицы-на-горе и отслужили обедню.
Обрадовался Давид, душа его возликовала. Привел он сюда Батман-Буга и Чарбахар-Ками, поставил их стражами при входе в храм, определил им в день бурдюк масла да бурдюк меду на пропитание и дал такой наказ:
— Чужой злой человек придет — дверей не отворяйте. Паломник придет, нищий, голодный придет — двери откройте и накормите!
На рассвете Давид и Оган воротились в Сасун.
Восстановил Давид храм, некогда воздвигнутый отцом его, и остепенился.
Он уж более не проказил, не обижал малышей, не грубил старшим, никому ничем не досаждал. Сасунцы говорили друг другу:
— Давид уже не шальной лоботряс. Он вылитый Львораздиратель Мгер, весь в отца пошел!
ДАВИД ИСТРЕБЛЯЕТ СБОРЩИКОВ ДАНИ
Дошла до Мсра-Мелика весть: «Давид взошел на Цовасар, снес воздвигнутую Мгером стену, восстановил тобою разрушенный храм Богородицы-на-горе, похвалялся: «Я Мсыру не данник. Мсыр — Мсра-Мелику, Сасун — Давиду Сасунскому!»
Как услыхал про то Мсра-Мелик, озлился, брызнул слюной, с упреком обратился к Исмил-хатун:
— Ах, матушка! Хотел я убить подлого этого сироту, а ты не дала. А теперь видишь, что он натворил?
— Ничего, сынок, ведь вы — братья! — молвила Исмил-хатун. — Пускай Мсыр будет твой, а Сасун — Давидов! Ты на него войной не ходи! Вы — братья!
Созвал Мсра-Мелик меджлис, созвал мудрецов и обратился к ним за советом, как Сасун разорить, как с Давидом покончить.
Был в меджлисе удалой пахлеван по имени Козбадин. Встал он и речь произнес.
— Много лет тебе здравствовать, царь! — сказал он. — Такому доблестному, славному и державному царю, как ты, не подобает самому идти войной на гяура. Отряди со мной тысячу пахлеванов — я пойду к сасунцам.
Семилетнюю дань соберу я с них:
Одномастных коней, резвоногих, лихих,
Сорок золотом чистым набитых вьюков,
Сорок дойных коров, упряжных быков,
Сорок женщин высоких - верблюдов грузить,
Сорок ростом поменьше - чтоб жернов крутить,
Сорок дев, чтоб натешился ими ты всласть,
Сорок телок упитанных - и чтоб под масть!
— На придачу, — примолвил Козбадин, — убью шалого Давида, а его голову тебе в дар принесу.
— Нет, мне этого мало! — объявил Мсра-Мелик. — Разрушь Богородицу-на-горе, восстанови стену вокруг моего Цовасара.
Козбадин ему на это молвил с поклоном:
— Мой властелин! Раз ты повелел, считай, что Богородицу-на-горе я уже снес, а цовасарскую стену восстановил.
— Храбрый Козбадин! — сказал ему на это Мсра-Мелик. — Коли так, даю тебе полную волю: набери, сколько надо, войска, возьми, сколько надо, оружия, иди на Сасун, собери дань за семь лет, принеси мне ее, а на придачу — голову шального Давида, чтоб от сердца у меня отлегло. Добром отдадут — бери, не отдадут — Сасун разори, мешки с землею сасунской навьючь на сасунских коней, на сасунских беременных женщин сасунские камни навьючь и все это доставь в Мсыр.
— Много лет тебе здравствовать, царь! — сказал Козбадин. — А мне что ты за это дашь?
— А чего бы тебе хотелось?
— Твоего коня-шестинога.
— Дам тебе моего коня-шестинога да еще полцарства в придачу.
— Уууххх!..
У Козбадина дух захватило от радости. Собрал он рать и во все концы разослал глашатаев, чтобы они славили нашествие его на Сасун. Мсырские женщины хоровод стали водить, песню затянули:
Идет на Сасун удалой Козбадин -
Так ему повелел Мсра-Мелик - властелин.
У сасунцев отнимет он все их добро -
Мы разрядимся в золото и в серебро.
Много дойных коров пригонит он в Мсыр -
Будем масло сбивать и варить будем сыр.
Разорви, Козбадин, ты Давида в клочки,
И да будут все дни твоей жизни легки!
Одна мужа своего ругает на чем свет стоит, другая, глядя на нее, — единственного сына:
— А, чтоб ты подох! Чего дома сидишь, бездельник? Вставай, иди на войну, иди на Сасун, а домой возвращайся с добычей!
Жила-была в Мсыре старуха — ее когда-то давно из Сасуна сюда пригнали. Мыла она в ручье шерсть, смотрит — идет Козбадиново войско. Она и крикни ему вслед:
Эй, Козбадин, бахвал, хвастун!
Как зверь, ты мчишься на Сасун.
Коль на Давида нападешь -
Побитым псом домой придешь.
Козбадин меч выхватил, замахнулся на старуху. Тут женщины закричали, старуху обступили, сказали Козбадину:
— Ты что ж это, на беззащитной старухе удаль свою показываешь? Коли ты такой храбрый, поезжай, Давида лучше убей!
Козбадин и военачальники его — Чархадин, Бадин и Судин — с тысячью пахлеванов выступили в поход.
Дошли до сасунской границы, на поле Леранском разбили шатры. Взял с собой Козбадин военачальников своих, сорок могучих пахлеванов на сорока верблюдах, вступил в Сасун, вошел в Оганов дворец и такую речь там повел:
— Послушайте, что я вам скажу, отцы города Сасуна! Мсра-Мелик послал меня собрать с вас дань за семь лет, а на придачу велел он голову шалого Давида ему привезти.
Задрожали от страха колени у Горлана Огана. Велел он зарезать быков и баранов, роскошный пир незваным гостям устроил.
— Вы тут пока отдохните, — сказал он, — а я тем временем дань соберу да поищу Давида.
— Живо! — возгремел Козбадин.
Разве Горлан Оган был изменником? Разве способен он был Давидову голову Мсра-Мелику отдать, загасить светоч сасунскйй? Нет, он боялся, что Давид, узнав о нашествии Козбадиновой рати, вскипит, вызовет Козбадина на единоборство, разозлит Мсра-Мелика и обрушит на отчий край еще горшие беды. Пошел Горлан Оган к хромому попу — Давид у него псалмы читал. Оган обманул Давида, сказал:
— Хочется мне, мой мальчик, съесть шашлык из дикого барана. Сходи-ка в горы, убей дикого барана — мы его съедим.
— С радостью, дядя!
Не знал Давид, какая беда посетила Сасун. Взял он лук, стрелы и пошел на охоту.
А Горлан Оган и Пачкун Верго пошли по городу, отобрали сорок девушек, сорок женщин рослых, сорок женщин низкорослых и заперли в большом сарае. Потом отобрали сорок коней, сорок телок, быков и коров и заперли в других сараях. А потом вошли в главную сасунскую сокровищницу, чтобы отмерить сорок вьюков золота.
Козбадин, Бадин, Чахардин и Судин сидели, ноги поджав, на ковре.
Горлам Оган чувалы держал, а Пачкун Верго ящиком отмерял сасунское золото и ссыпал его в мсырские чувалы.
В это время мсырские воины ворвались в Сасун. Дома грабили, жен и дев уводили.
А Давид охотился в дальних горах.
В полдень убил он дикого барана, взвалил себе на спину и направился в город. По дороге залез в огород к старухе. Давид любил репу — за это его прозвали сасунским шалым репоедом. Залез он в огород, добычу положил наземь, стал наконечником копья репу выкапывать.
Выкапывает да ест.
А старуха Давида искала. Зашла в огород, да как увидела, что Давид репу уминает, заплакала в три ручья и сказала:
— Прах тебя, малый, возьми! Недостоин ты сыном своего отца называться!
Чтобы мне своими руками сшить тебе саван, чтобы твою душу архангел унес, шалый ты репоед сасунский!
— Нанэ! — молвил Давид. — Неужели у тебя из-за двух несчастных головок репы поворачивается язык так меня клясть?
А старуха ему на это:
— Как же не клясть тебя, блудный сын? Ты здесь лопаешь репу, а в это время Сасун разоряют. Мсра-Мелик снарядил войско — собрать дань за семь лет. Твои дядья весь город обрыскали, ни женщин, ни девушек не пощадили — собрали и в сарае заперли, а потом их угонят в Мсыр.
— Ой-ой-ой! — простонал Давид.
— Вот тебе и «ой-ой-ой»! — передразнила старуха. — Пусть рухнет Сасун — и так он уже дотла разорен! Была у меня одна-единственная дочь — и ту отняли, взяли в полон.
— Что ты говоришь, нанэ?
— Чтоб тебя змея укусила — вот что я говорю! Козбадин и военачальники его сидят в сокровищнице твоего отца, твои дядья, Пачкун Верго да Горлан Оган, отмеряют сасунское золото, ссыпают его в мсырские чувалы, а ты репу жрешь. Чтоб тебя огонь с небес пожрал!
Разве ты сын Львораздирателя Мгера?
Поддел Давид убитого барана концом копья и пошел со старухой в город. Что же там его ожидало?.. Всякий раз, когда Давид, возвращаясь с охоты, проходил по городу, всюду слышались говор и смех, везде пировали, плясали. Нынче же словно облако скорби накрыло город: отовсюду неслись рыданья и крики, вопли и стоны, всюду, куда ни кинешь взор, — грабеж и побоище, и каждый спасался как мог. Сасунцы проклинали Давида:
— Ох уж этот Давид! Чтоб он ногу себе сломал, чтоб и духу его не было в Сасуне!
Удивился Давид.
— Вот тебе раз! — молвил он. — За что же они меня проклинают?
— Как — за что? — сказала старуха. — Ты цовасарскую стену снес, Богородицу-на-горе вновь воздвиг, Мсра-Мелик озлился и рать послал на Сасун, Козбадин со своими военачальниками в город вошел, дань собирает, а воины дома грабят, жен и дев уводят.
— Какую же дань хочет с нас взять Мсра-Мелик? — спросил старуху Давид.
Старуха ему на это ответила:
Мсра-Мелик отрядил против нас свою рать,
Чтобы дань за семь лет подчистую собрать:
Сорок золотом туго набитых вьюков,
Сорок дойных коров, упряжных быков,
Сорок женщин высоких - верблюдов грузить,
Сорок ростом поменьше - чтоб жернов крутить,
Сорок дев, чтоб натешился ими он всласть,
Сорок телок упитанных - и чтоб под масть,
Сорок резвых коней к нему в Мсыр увести,
Да башку твою глупую напрочь снести!
Дядья твои жен и дев отобрали, в сарай загнали, ворота — на запор. Моя единственная дочь там же взаперти сидит.
— Нанэ! — молвил Давид. — Проводи меня к этим сараям. Я не дам им угнать в Мсыр не только что твою дочь, а и пылинку из нашего края!
Подвела старуха Давида к сараям. Изнутри доносились вопли, рыданья и стоны. У ворот стояли на страже десять мсырских пахлеванов.
Давид их всех положил, выломал ворота, жен и дев на свободу выпустил.
— Идите домой, матери мои и сестры! — сказал он. — Живите на свободе и молитесь за меня. А я за вас сложу голову в битве.
Сасунские жены и девы вышли на волю и, благословляя избавителя своего, пошли по домам
— Коли ты, родной наш Давид, трудился — будь сыт, а и не трудился — все равно будь сыт! — говорили они.
Подошел Давид к другим сараям, ворота распахнул, сказал:
— Выходите, сасунские твари! Расходитесь по хлевам своих хозяев!
Освободив женщин сасунских и сасунский скот, Давид подошел к главной сокровищнице отца своего, стал в дверях и обратился к дядьям своим с такими словами:
— Вот вы как защищаете отчий край! Я — один и сам за себя отвечаю. А вы взамен одной моей головы целый Сасун отдаете врагу?
Заглянул Давид внутрь сокровищницы — и что же он видит? Козбадин, Чархадин, Бадин и Судин сидят, поджав под себя ноги, Горлан Оган держит чувал, а Пачкун Верго ящиком меряет сасунское золото и осыпает в мсырские чувалы.
— Что вы делаете? — крикнул Давид.
— Грехи твои искупаем, сумасброд сасунский, — отвечал Горлан Оган.
Подошел Давид, взял Верго за руку и сказал:
— Дядя Верго! Ты стар, отойди, я буду мерить наше сасунское золото и в мсырские чувалы ссыпать.
Пачкун Верго со страху штаны замарал.
— Не подпускайте полоумного этого малого, меряйте золото сами! — сказал Козбадин.
— Как бы не так! — сказал Давид. — Отмерять золото буду я.
— Не в свое дело не суйся, Давид, иди домой, — сказал Горлан Оган.
При этих словах выхватил Давид ящик у Пачкуна Верго, перевернул
его кверху дном, сперва насыпал лопатой золото на опрокинутое дно, потом сыпал его на пол, а в мсырский чувал дважды опрокинул пустой ящик.
— Вот вам один, вот вам другой!.. — сказал он.
— Эй, эй, эй! — заорал Козбадин. — Горлан Оган! Ты впустил сюда бешеного этого щенка, чтобы он издевался над нами?! Прогоните его, а не то я сейчас ему голову отсеку!
Повел на него грозными очами Давид и сказал:
— Ишь ты!.. Так-таки и снесешь?
Испугался Козбадин.
— Эй, Горлан Оган! — сказал он. — Ты намерен дань Мсыру платить? Коли намерен — плати! А не намерен — я скажу Мсра-Мелику, он придет, ваш Сасун разорит, мешки с землею сасунской навьючит на ваших коней, на сасунских беременных женщин сасунские камни навьючит и угонит в Мсыр.
Разгневался Давид, — Хлеб, вино, всемогущий Господь!.. — вскричал он, схватил ящик, замахнулся на Козбадина; тот голову пригнул, ящик ударился в стену, пробил ее и пролетел такое расстояние, какое только за семь дней можно пройти.
Устрашился Козбадин, вскочил и давай Бог ноги! Давид его догнал, схватил за шиворот, семь раз подряд трахнул башкой об стену и сказал:
— Поезжай в Мсыр, передай Мсра-Мелику мой поклон и скажи: «У Львораздирателя Мгера есть сын, а зовут его Давид». И еще скажи, чтоб он в другой раз на Сасун рать не двигал, страну нашу не разорял, жен и дев наших не уводил. Про сасунскую дань забудьте! Так говорит Давид, сын Львораздирателя Мгера, огнерожденного Санасара внук: «Мсыр — Мсра-Мелику, Сасун — сасунскому народу. Пусть себе Мелик живет-поживает, а мы тоже будем жить-поживать».
Козбадин, Чархадин, Бадин и Судин в страхе и трепете пустились бежать и перевели дух только на поле Леранском, в своих шатрах.
Как скоро очухался Козбадин, кликнул он военачальников своих и сказал:
— Обманули мы нашего царя, похвалялись: вот, мол, пойдем на Сасун, соберем дань за семь годов, жен и дев в Мсыр приведем, Давидову голову принесем. Где сасунская дань, где Давидова голова? С каким лицом покажемся мы Мсра-Мелику?
— А что ты предлагаешь? — спросил Чархадин.
— Поднимемся на Цовасар, — отвечал Козбадин, — разграбим Богородицу-на-горе, разрушим обитель, а награбленное в Мсыр привезем, скажем: это и есть мсырская дань.
— А коли узнает Давид? — спросил Бадин.
— Мы туда тайком проберемся, — отвечал Козбадин. — Пока Давид спохватится, мы успеем ограбить храм — и во весь опор домой, в Мсыр!
— А коли Мсра-Мелик спросит: «Где Давидова башка?» — что мы ему скажем? — дрожа от страха, спросил Судин.
— Скажем: Давид улизнул в горы, и мы его так и не могли сыскать, — отвечал Козбадин.
Ночью Козбадин собрал свое войско, поднялся на Цовасар и окружил храм Богородицы.
Как увидели Чарбахар-Ками и Батман-Буга мсырское войско, друг другу сказали:
— Это не паломники! Паломники не все верхом ездят: бывают конные, бывают и пешие. А это, сейчас видно, недобрые люди, разбойники.
Затворим ворота, да еще своими спинами подопрем их. Коли то богомольцы, мы им отворим, а коли злодеи, не отворим, пусть едут своею дорогой!
Как ни старался Козбадин с тысячью своих пахлеванов, так и не сумел ворота открыть. Наконец Чархадин предложил:
— Давайте зайца убьем, возьмем точно такую, как у Давида, капу, заячьей кровью ее пропитаем, перебросим через ворота и скажем: «Эй вы, пахлеваны! Вашего господина убили, подмоги вам ждать неоткуда, к чему вам упорствовать?»
Воины мсырские так и сделали.
Чарбахар-Ками и Батман-Буга силой были богаты, умом бедны. Как увидели они окрашенную заячьей кровью капу, сказали друг другу:
— Это Давидова капа!
Посыпали пеплом головы, лица себе исцарапали, но ворот все же не отворили.
Тогда Козбадин поднялся на стену и крикнул:
— Эй, епископы, архимандриты, священники! Почему ворота на запоре держите? Безумцы вы! Мы вашему Давиду башку срубили и везём ее Мсра-Мелику, не на кого вам теперь надеяться. Отворяйте! Коли добром не отворите, мы ворота повалим, ворвемся, всех вас перебьем.
А коли по доброй воле отворите, ни один волос с вашей головы не упадет!
Как ни грозил, что ни сулил Козбадин, монахи были непреклонны.
— Не отворим! — говорили они друг другу. — Пусть Козбадин надорвется от крика!
Среди монахов оказался трусливый архимандрит из рода Пачкуна Верго. Темной ночью, когда сторожа-пахлеваны спали, он прокрался к воротам, распахнул их, и мсырское войско хлынуло в монастырь. Проснулись сторожа, да поздно. Ударили они себя по лбу — и скорей бежать.
Мсырские лиходеи разрушили храм и перебили сорок епископов, сорок архимандритов, сорок священников, тридцать девять монахов, храм дочиста разграбили, золото, серебро, драгоценные камни на верблюдов навьючили и повезли в Мсыр.
Одному лишь монаху удалось схорониться за трупами, и он уцелел. Как скоро мсырское войско ушло, инок выбрался, первую попавшуюся окровавленную рясу схватил и бегом побежал в Сасун бить тревогу.
Отобрал Давид у сборщиков дани отцовское золото и сразу повеселел.
Теперь он со своими однолетками, неженатыми юношами и молодыми девушками, каждый день пировал, мясом оленьим лакомился, семилетнее вино гранатное пил, песни разудалые пел.
Когда прибежал к Давиду инок, Давид находился в сильном подпитии.
Инок прямо с порога крикнул:
— Давид! Храм Богородицы-на-горе разрушили, а ты здесь гуляешь?
— Подойди поближе, монашек! — сказал ему Давид. — Подойди, не бойся! В чем нуждается монастырь? Может, свечей у вас недохват? Или ладана? Или елея? А может, еще в чем нужду терпите? Бери все, что тебе надобно, и скорей возвращайся, а то опоздаешь к обедне.
— На что нам свечи, Давид? — воскликнул монах. — На что нам елей и ладан? Монастыря больше нет! Мсырские душегубы налетели, монастырь разграбили, разнесли, забрали все ценное и умчались.
— Э, что ты мне сказки рассказываешь! — отмахнулся от него Давид и обратился к Горлану Огану: — Дядя! Спроси у этого монаха, в чем у них недостаток? В ладане? В елее? В свечах? Отпусти ему, сколько он ни попросит, и пусть сей же час возвращается в монастырь, а не то опоздает к обедне.
Монах, видя, что Давид во хмелю и что ему не втолковать, бросил к его ногам окровавленную рясу. Поглядел Давид на окровавленную рясу и, придя в недоумение, спросил:
— Эй, брат!.. Что это? Что случилось?
— Давид, умоляю тебя: протрезвись! Пришли мсырские воины, убили сорок епископов, сорок архимандритов, сорок священников, сорок монахов, монастырь твой разрушили, разграбили, мсырские вьюки утварью церковной набили и ушли.
Мигом хмель соскочил с Давида.
— Что такое?.. — воскликнул он. — Разграблен монастырь Богородицы-на-горе? Монахи все перебиты?.. Так я тебя понял, монах?.. А кто был во главе мсырского войска?
— Козбадин, — отвечал монах, — с ним тысяча пахлеванов.
— Как давно они ушли?
— Они ушли в одну сторону, а я тем временем — в другую.
— Эй, сотрапезники! — крикнул Давид. — Вы тут пируйте, ешьте и пейте на здоровье, а я за вас постою!
Побежал Давид к старухе и все рассказал ей про монастырь.
— Нанэ! — опросил он. — По какой дороге я должен идти, чтобы выйти наперерез Козбадину?
— Стой у Батманского моста, — отвечала старуха. — Какой бы дорогой ни шел Козбадин, все равно ему моста не миновать.
Вырвал с корнем Давид стройный тополь, взвалил его себе на спину и двинулся в путь.
Шел, шел, пока не дошел до Батманского моста. А как дошел, тотчас укрылся за высокой скалой. Глядь-поглядь — нет Козбадина. «Неужто он уже прошел через мост, а я опоздал?» — думал Давид.
Внезапно послышался конский топот.
Козбадин хохотал и орал во все горло:
— Здорово мы насолили Давиду! Всех его монахов вырезали, монастырь разрушили и разграбили. Не явился Давид на выручку к своим монахам. Струсил — в горы улепетнул. Что бы ему сейчас передо мною предстать. Схватил бы я его, голову ему отрубил и Мсра-Мелику отвез.
И тут как раз Давид из-за скалы вышел.
— Ишь ты какой, Козбадин!.. — сказал он. — Так-таки и отрубишь мне голову, коли я пред тобою предстану? А ну, попробуй отруби!
С этими словами махнул Давид тополем вправо, махнул влево — все мсырское войско разгромил: кого убил, кого в реку сбросил — никого в живых не оставил.
Козбадин припустил было своего коня-шестинога, да не тут-то было!
Давид его догнал, схватил, сбросил наземь, хватил его кулаком по лицу, шею ему скривил, губы рассек, зубы выбил, вбил их ему в лоб и в великом гневе воскликнул:
— Ах ты мсырский обманщик! Ты что натворил? Разве я тебя пощадил в отцовской сокровищнице, чтобы ты монастырь разрушил, святых отцов перерезал?
Козбадин ноги Давиду поцеловал.
— Давид! — возопил он. — Богом тебя заклинаю, молю! Пощадить! меня, а я буду тебе верным слугой!
— Нет, — возразил Давид. — Ты — слуга Мсра-Мелика, ему и служи.
Я тебя не трону. Поезжай в Мсыр и расскажи там, каков Сасун. Пусть Мсра-Мелик придет к нам сюда — мы с ним силами померяемся. А коли не явится — стало быть, он хуже бабы последней.
С этими словами схватил Давид Козбадина за шиворот, посадил на коня-шестинога, ноги Козбадину связал под брюхом коня и ударил коня кулаком по крупу.
— Теперь вези своего хозяина до самого Мсыра! — примолвил он.
Мсырские женщины шерсть мыли в ручье. Как завидели они Козбадина, бросили шерсть, стали поперек дороги, обступили его и все разом заговорили:
Ай, похвальбишка! Стыд и срам!
Ты чуть живой плетешься к нам.
Кто разукрасил так твой лоб?
А зубы где? Ты смотришь в гроб.
Обещанное где добро?
Где золото и серебро?
Где сорок племенных коров?
Ты только хвастаться здоров.
Каким глядел ты молодцом!
Пришел - с общипанным хвостом...
Где наши соколы - мужья,
Где пахлеваны - сыновья?
Козбадин разобиделся, расстроился, рассвирепел и так им ответил:
У всех у вас короток ум,
Хоть длинен волос... Что за шум!
Молчать, бесстыжие, молчать!
Вам плакать впору - не кричать.
Ишь подняли какой содом!
Не вам судить меня судом.
Я чаял выйти на простор,
А там что пропастей, что гор!
Я чаял: там уж мы рубнем,
Я чаял: там уж мы гульнем!..
Как гром, громка сасунцев речь,
Как молния, разит их меч,
Стрела у них бьет, как бревно,
А рана от стрелы - с окно.
У них былинка - что копье.
Разбиты мсырцы... Эй, бабьё!
Кому я говорю? Пожди:
Весною зарядят дожди,
Потоки хлынут к вам с добром:
С лодыжкой мужа иль с ребром.
| 
